Бытие должного отличается от действительного и возможного сущего. Долг предполагает цель исполнения его и потому задает время, превозмогающее инертность сущего и экстатирующее к бытию. Бытие и время, долг и цель сопряжены, а сущее предоставляет средства исполнения долга и достижения цели. Сущее стремится сохранить существующее, его надо взрывать, чтобы взмыть к бытию, быть. История бытия отличается от пробывания сущего. История - всегда преступание сущего с его нормами и законами, это цепь преступлений. История - это прорыв человека сквозь тернии сущего к звездам бытия. И чем преступнее человек - тем он историчнее. История его не забудет, как бы ни хотели этого люди сущего. Герострат не забыт историей, хотя законы сущего предписывали его забыть.
Сейчас человечество на переломе, на стадии разрушения прежнего сущего и сотворения на его костях нового сущего. Расхожая оценка любого исторического деятеля - "это спорная фигура, неоднозначная". Честнее сказать - "он преступник!" А кто из исторических деятелей не преступал закон? Ганди? Мартин Лютер Кинг? Сергий Радонежский? Франциск Ассизский? Далай-лама? Кого история не забывает - у того или гора трупов на счету, или преступание заветов священных прошлого.
Отличие истории и пробывания художественно осмыслено Шекспиром в "Гамлете" в монологе "Быть или не быть":
To be, or not to be, that is the question:
Whether 'tis nobler in the mind to suffer
The slings and arrows of outrageous fortune,
Or to take arms against a sea of troubles
And by opposing end them. To die—to sleep,
No more; and by a sleep to say we end
The heart-ache and the thousand natural shocks
That flesh is heir to: 'tis a consummation
Devoutly to be wish'd. To die, to sleep;
To sleep, perchance to dream—ay, there's the rub:
For in that sleep of death what dreams may come,
When we have shuffled off this mortal coil,
Must give us pause—there's the respect
That makes calamity of so long life.
For who would bear the whips and scorns of time,
Th'oppressor's wrong, the proud man's contumely,
The pangs of dispriz'd love, the law's delay,
The insolence of office, and the spurns
That patient merit of th'unworthy takes,
When he himself might his quietus make
With a bare bodkin? Who would fardels bear,
To grunt and sweat under a weary life,
But that the dread of something after death,
The undiscovere'd country, from whose bourn
No traveller returns, puzzles the will,
And makes us rather bear those ills we have
Than fly to others that we know not of?
Thus conscience does make cowards of us all,
And thus the native hue of resolution
Is sicklied o'er with the pale cast of thought,
And enterprises of great pitch and moment
With this regard their currents turn awry
And lose the name of action.
В переводе Бориса Леонидовича Пастернака:
Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
5 Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
10 Уснуть... и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
15 А то кто снес бы униженья века,
Неправду угнетателей, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
20 Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
25 Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
30 В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств. Но довольно!
Офелия! О радость! Помяни
35 Мои грехи в своих молитвах, нимфа.
Сейчас инерция прежних представлений уступает не новым прорывам "к звездам" грядущего, а сатанински-либерастскому напору, за которым нет целеустремленности будущего, но есть либерастизация прошлого и настоящего. Либерастия-же - оборотническое проецирование субъектного на досубъектное и соответственно приписывает досубъектным права, которые-де попирались или попираются теми или иными субъектно-целеустремленными. Но права-средства оправданны лишь долгом-целью, и этот бытийный источник субъектности всячески вымарывается доминирующей либерастией. Вот почему субъектники прошлого и тем более будущего ненавистны для либерастии, отвергающей какой-либо долг будущего. И либерастия рьяно дискредитирует субъектности прошлого и настоящего и рушит их святыни и памятники - Ленина и большевиков, Колумба и конфедератов, Черчилля и колонизаторов, и т.д.
Либерасты развязали против нас войну не на жизнь, а на смерть. Она идёт в надстройке и в базисе. В базисе мы пытаемся создать экономически-самодостаточные низовые ячейки того или иного кооперативного типа как лоно субъектизации, но в РФ, например, правящие компрадоры умышленно "кошмарят" ростки национального предпринимательства, усматривая в нём своего естественного могильщика. Либерастия же охотно развращает население социальной подачкой ("халява", вэлфер), лишающей стимула к труду, самореализации, субъектизации. Это делается под густопсовую демагогию о преимуществе дарения рыбы над трудностями рыболовства. Разве случились бы погромы в США, если бы погромщики не имели самодостаточного базиса вэлфера.
Легко возбуждаются эмоции в надстроечной войне с прошлым, с историей. Ложь, фальсификации и подтасовки расцарапывают старые раны, чтобы они снова закровоточили, воспалились, загноились, разболелись. Например, разжигается злоба к большевикам и апологетизируются монархи и белогвардейцы, а также антисоветско-прогитлеровские бандеровцы, красновцы, власовцы и прочие. Правда, ролики видеобесед и видеолекций честных историков в ютюбе уже превалируют, мозги постепенно дезомбируются. Но как быть с главным аргументом либерастии - "Он же преступник! Он убил миллионы! Черного кобеля не отмоешь до бела!", и т.п.
Однако с позиций субъектного понимания человека, общества, политики и истории ответ прост - все исторические деятели преступники по определению, ибо они преступали устаревшие нормы и представления, но судить умерших нам, живым, не дано, и давать моральные оценки мы в ходе сиюминутных разборок можем лишь живым. А мертвые сраму не имут, какими бы чикатилами они ни были - мы же не знаем, почему Провидение избрало их свершать кровавые деяния. Пусть их судят в Судный день, когда их воскресят виртуально и рассортируют по ячейкам Архипрограммы бытия сущего.
Не судите мертвых, да не судимы сами будете. Кто мертвых плохо помянет - тому глаз вон. А историк-ученый обязан как можно адекватнее фиксировать "историю болезни" каждого умершего исторического деятеля, тогда как политик должен надзирать, разбираться, наказывать живых.
Ещё раз повторим - саморазвертывающаяся история отличается от инерционного пробывания. Нет солнц без пятен. Есть соринки в чужом глазу, но не забывай про бревно в собственном! Есть скелеты в шкафу каждого дома! Пусть мертвые хоронят своих мертвецов!". История творится преступанием прежних норм и представлений, и чем преступнее исторический деятель - тем он историчнее. И никак нельзя осуждать преступления прошлого с позиций переменчивых представлений настоящего и тем более их оправдывать, а надо просто их понимать, не испытывая эмоций, как врач не должен предаваться чувствам, стремясь вылечить пациента.